Кто такая Баба Яга

ФУ, ФУ, ФУ, ИЛИ ОТКУДА ВПЕРВЫЕ ЗАПАХЛО РУССКИМ ДУХОМ.

Запах свободы;
Запах опасности;
Запахло жареным;
Здесь пахнет большими деньгами;
Что-то здесь нечисто, я носом чую.

Разве, используя такие выражения, мы говорим о работе своего обоняния? Отнюдь, скорее, об интуиции. Ниже будет показано, что сказочная фраза «русским духом пахнет» из этой же серии.
Чаще всего фразу «фу-фу-фу, русским духом пахнет» произносит Яга. В.Я.Пропп в начале ХХ века выдвинул предположение о том, что Яга слепа, а потому пользуется обонянием. Однако, восточнославянские сказки не дают повода утверждать, что Баба-Яга слепа. Она не труп и она не «вынюхивает» героя. В этом вопросе Пропп ошибался. Этот момент очень важен, так как принимая эффектные, но ошибочные выводы многих исследователей, последователей В.Я. Проппа, относительно образа Бабы-Яги, мы искажаем образ и главного героя, и всей сказки в целом, и тем самым неправильно воспринимаем информацию, заложенную в сказки нашими предками, их ментальность, мировоззрение, этническую самобытность.
Рассуждая о связи Яги с образом смерти, В.Пропп утверждает, что она «никогда не ходит. Она или летает, или лежит, то есть и внешне проявляет себя как мертвец» (Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. М., 1998. С. 164). Это абсолютная неправда. Из этой статичной начальной позы Яга встаёт и кормит героя, она приходит и уходит точить зубы, оставляя пойманных детей одних, бегает от богатырей, лазает в норы под камнем, катается-валяется на костях, и т.д., и т.п. Например, в белорусской сказке «Хортки» рассказывается: «Назавтра Баба Юга сказала девке кросны ткать, а мальцу дрова сечь, а сама пошла, а коту велела их стеречь. Походит, походит, да подойдёт под окно и спрашивает: — Девка-девица, русая косица! Ткёшь ли ты? — Тку, бабушка, тку! Она и ушла». Далее благодарный кот отпускает детей. И только когда Баба Юга обнаруживает пропажу, она садится на ступу, но не летит на ней, а бежит. (Чарадзейныя казкi. Мiнск, 2003. С. 140).
В беломорской былине:

По утру (в)стала баба (Ега), напекла всего,
Напекла всего, настряпала,
Дочерей свойих накормила,
Сама стала уходить от них же всё:
«Мне-ка нужно, детоцки, да по делам йитти...»
(Былины М. С. Крюковой. М., 1941. № 94).

Интересно, что полёты Яги имеют место в лубочных изданиях и переложениях сказок на былинный лад, то есть явлениях более поздних, чем собственно сказочный жанр:

Видит, видит: едёт баба-то Ега, сказать,
Она летит-то ведь, баба, всё по воздуху,
Она стала-то на землю опускатисе,
А (у) ей волшебны-ти ведь крылья все отпадали,
Отвернулась-то вона, пошла да вона женшшиной.
(Там же. № 94).

Здесь происходит смешивание Яги с образом девиц-лебедей со съёмными крыльями и с образом ведьмы, которая действительно летает, но верхом на метле. У Яги тоже есть метла, но она выступает всегда в комплексе с пестом (кочергой) и ступой. В самых ранних вариантах волшебных сказок Яга передвигается так, как описал Пушкин, весьма тонко, в отличие от Проппа, чувствовавший нюансы фольклора: «Там ступа с бабою Ягой идёт, бредёт сама собой». Причём Яга садится чаще не в ступу, а «на ступу, кочергой погоняет, помелом след заметает» (Чарадзейныя казкi. С. 140). Потому что даже самые большие ступы имели внутреннюю выемку, едва доходящую до половины высоты ступы, встать в неё ногами было неудобно, в лучшем случае ступа оказывалась по колено.

Ступа
Скорее всего, это описание некого ритуального передвижения жрицы «не касаясь земли». Мерно раскачавшись при помощи упора на пест, можно заставить тяжеленную ступу делать небольшие повороты вокруг точки опоры. При этом сидеть на ступе как на стуле, свесив ноги, нельзя - сразу свалишься. Сидеть на ступе следует на корточках. Если эти повороты делать то справа, то слева и направлять их в одну сторону, ступа будет, переваливаясь, как бы «шагать» вперёд или назад, таким же манером можно кружиться на месте. Отличный способ передвижения для имеющих дефекты нижних конечностей в условиях лесного бездорожья! Этот способ давно используется для передвижения вертикальных изваяний – с помощью верёвок столб раскачивают и, ворочая то в одну, то в другую сторону передвигают.

Васнецов: реальная посадка и передвижение Яги

Фантастическая посадка и передвижение Яги
Небольшие размеры жилища Яги, её костеногость и смачные описания внешности типа «жопа жиленна, п...да мыленна» и подобные, Пропп считает опять же признаками трупа в гробу. Его подводит незнание или нежелание знать этнографический материал. В старину женщины и живые, и мёртвые были всегда плотно одеты. Даже летом на ногах носили полотняные обмотки (портянки, онучи), а уж «титьки», «жопу» и другие интимные части женского тела, которые видит герой в избушке у Яги, увидеть можно было только во время купания. Живая Яга — нага, и вид обнажённого старческого тела страшен и смешон.
Но мы не будем делать поспешных выводов о голой Бабе в бане. Подавляющее большинство славянских племён не имело бань — отдельных строений, предназначенных только для мытья. Мылись прямо в жилищах — хатах, избах, залезая в печь или рядом с ней, в большой кадке. Некоторые сказители чувствовали странность нахождения голой бабы в жилище (на печи) и пытались объяснить ситуацию: в одной сказке Яга парит ноги в ёмкости с квасом. (Поискав в старинных лечебниках болезнь, которую лечат квасными припарками, можно уточнить диагноз заболевания нижних конечностей Яги...).
Следуя логике Проппа, поищем аналоги голой Бабы в фольклоре других народов. Тут в Африку или Австралию ходить не надо. Возьмём древнеиндийский материал. Здесь мы найдём и «дом в лесу» (сабха), и посвятительные обряды-испытания юношей в нём, которые проводит «старуха» — mahanagni. Дословный перевод имени Маха нагни — «большая нагая», где «большая» имеет значение «старшая», «взрослая», то есть собственно «баба». Напомню, что великий индоарийский раздел произошел в Северном Причерноморье, о чём говорилось в предыдущих главах, и славяне вполне могли наблюдать «Бабу нагу» индов, посетив территории у Чёрного моря.
Никаких признаков трупа, никакого отношения к «царству мёртвых» древнеиндийская «баба нага» не имеет. Наоборот, она связана с Небом и вся её деятельность направлена на утверждение жизни: «в ряду различных умений и искусств, которым Арджуна обучается в "небесной сабхе" ... фигурирует и искусство любви...» (Васильков Я. В. Древнеидийский вариант сюжета о «безобразной невесте» // Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках. М., 1988. С. 107, 108). Обнажённость нашей Яги это намёк на то, что некогда герой получал в её избушке не только еду, отдых и полезную информацию, но и практические навыки, необходимые для предстоящей женитьбы, которой и заканчиваются сказки.

Талантливые художники интуитивно находят правильные трактовки образа: Яга, готовая дать гостю практические навыки для предстоящей женитьбы.

Несмотря на то, что в устойчивой характеристике «Баба-Яга костяная нога», скорее всего, присутствует искажение исконного «костяна и нага», то есть тощая и голая, дефект ноги (и не только) у подобных персонажей бесспорен. Что, опять же, вовсе не означает принадлежность к миру мертвецов, но к миру Богов. Например, выявлена хромота Макоши, у западных славян персона-аналог имеет гусиные лапки (см. работы: Топоров В. Н. К реконструкции балто-славянского мифологического образа Земли-Матери // Балто-славянские исследования 1998—1999; и Валенцова М. М. Святые-демоны Люция и Барбара в западнославянской календарной мифологии // Славянский и Балканский фольклор. 2000). Марс был хром, а красавица Венера косила одним глазом.
В белорусских и украинских сказках герой встречает в избушке помощников, аналогичных Яге, но с другими именами: святой Юрий, святой Понедельник, святая Среда, святая Пятница. «Приезжает он (Сухобродзенко Иван) в десятое царство, видит — стоит хатка. Он к той хатке сотворил молитву, святой Юрий отворил... — Не слыхал ли чего про Белого Полянина? — Нет... Погоди: я своих хортов созову... Вышел и крикнул. Как пошли звери — полон двор нашло!» (украинская сказка «Белый Полянин». ВСВС. С. 71). Или в сказке «Молодильные яблоки»: «едет да едет — иное панство, десятое царство. Вдруг стоит хатка. Подъехал он к хатке... Святая Пятница отворила... — Оставь своего коня у меня, а моего возьми — мой лучше» (Там же. С. 280—281).

Мы видим, что обстоятельства встречи, жилище и функции Ярилы (Юрия), Макоши (Пятницы) и Яги, как дарителей и советчиков, в сказках полностью совпадают. Богов и Богинь встречает герой на своём нелёгком пути, а не разложившиеся трупы. По поводу слепоты Яги Пропп не так категоричен, он признаёт, что в наших сказках нет данных о слепоте Яги: «Хотя в русской сказке этого никогда не говорится, но всё же можно установить, что она (Яга) слепая, что она не видит Ивана, а узнаёт его по запаху» (Исторические корни... С. 165). Этот вывод об узнавании по запаху делается на ложном понимании характерного возгласа Яги «фу!».
У слепых людей действительно сильно развито обоняние, и они узнают встречных по запаху. Но процесс интенсивного вынюхивания, хотя и сопровождается шмыганьем носа, но не обозначается в восточнославянских языках звукоподражательным фу, для обозначения вынюхивания существует другой, похожий термин — чу, то есть «чую», чувствую, слышу или обоняю. Например, «медведь переступил порог и заревел: — Чую людской запах! Где тут спрятался человек?» (ВСВС. С. 217).
Возглас же «фу» означает недовольство или брезгливое, неприязненное отношение, и не только к запаху, например: «фу, как грязно» или «фу, какой дурак!». Когда герою сказки задают трудную задачу, он возмущается: «Кто же может такую задачу выполнить? Фу, проклятая сила!» (ВСВС. С. 272). Возглас Яги означает не вынюхивание, а брезгливость или недовольство по поводу появления русского героя. В сказке «Финист — ясный сокол» Яга не просто фукает, а отплёвывается: «Тьфу, тьфу, русским духом пахнет, ты зачем сюда, красная девушка...» (ВСВС. С. 240). Вспомним, что плевок — известный магический приём защиты.
Правда, иногда в сказках прямо говорится: Яга «подъехала к воротам, остановилась и, обнюхав вокруг себя, закричала: — Фу-фу! Русским духом пахнет! Кто здесь? Василиса подошла к старухе...» (ВСВС. С. 126). Здесь Яга действительно не видит героиню, но не потому, что слепа, а потому что та стоит за воротами. В ситуации, когда временно не видишь, принюхаться вполне естественно, но это действие не означает полной мертвецкой слепоты. Кстати, это восклицание характерно не только для Яги. «Вдруг отворяется дверь и входит мужичок-с-ноготок, борода-с-локоток. — Фу, гости!» (ВСВС. С. 102). Точно таким же восклицанием встречают героя Кащей, Вихорь, Змей, Медведь, птица гриф и даже обыкновенные девушки, живущие в «трёх царствах». Они что, тоже слепые? Объявить их всех аналогами Яги невозможно, так как Яга не ворует взрослых женщин как Кощей, Змей, Ворон и Вихорь.
Какие ещё аргументы приводит Пропп? Прямо скажем, основанные на невнимательном или неполном прочтении текста сказки. Например, он пишет: «Но действительно ли яга слепая? Непосредственно этого не видно, но по некоторым косвенным признакам об этом можно судить. В сказке "Баба-яга и Жихарь" яга хочет похитить Жихаря и прилетает к нему в тот момент, когда его приятели ... ушли за дровами. Она начинает считать ложки. Жихарько не мог утерпеть, заревел: "Не тронь, яга-баба, мою ложку!" Яга-баба схватила Жихаря, потащила (Аф., 106). Итак, чтобы узнать, где Жихарько, яга должна услышать его голос. Она не высматривает, она выслушивает, так же как она вынюхивает пришельца» (Исторические корни... С. 166).
Давайте откроем первый том Афанасьева и посмотрим на то, что утаил от нас, надеюсь, невольно, В. Я. Пропп. Итак, сказка № 106: «Кот да воробей ушли, а жихарь сел на печь за трубу». И так три раза. То есть в сказке твердится о том, что Жихарь спрятался, именно поэтому Яга его не видит, а не потому, что она слепая. Мало того, в этой же сказке есть фраза: «Яга-баба спохватилась, посмотрела: дочь её изжарена...». У Афанасьева приведено несколько сказок с этим сюжетом, в котором яга или ведьма уносит детей, для полноты впечатления рассмотрим все. Сказка № 107: Филюшка залез на яблоню, яга-бура «прискакала к яблоне и сказала: "Здорово, Филюшка! Зачем туда залез?"», то есть она его увидела. Сказка № 108: «Ведьма посмотрела вверх и увидела Ивашку...», № 109: «Она (ведьма, аналог яги), як побачила яго (Иванька), догадалась...», № 110: «Дивится (ведьма) — в печи жарена Маруся... Ведьма побачила Ивашка и давай грызть дерево...», № 111: «Однажды подглядела это ягая-баба...», № 112: «Услышала она (ведьма Чувилиха), подняла голову, раскинула глаза во все стороны... Испугалась она (Чувилиха), глянула и увидела его на высоком дубу».

Зрячая Яга
Можно продолжать и далее, но везде, в любых сюжетах с участием Бабы-яги о её слепоте нет ни слова, зато между делом говорится, что она увидела, посмотрела, побачила, глянула, и так далее. «Зато действительную, настоящую слепоту существ, соответствующих яге, мы имеем в сказках охотничьих народов...» — радуется Пропп, и приводит несколько примеров с таким комментарием: «здесь подобные старухи всегда (или почти всегда) действительно слепые» (Исторические корни... С. 166). Выше мы уже выяснили, чего стоит Пропповское «всегда» и «почти» — это во-первых, а во-вторых, отвлекаясь от личности Проппа, обратим внимание на следующий, более общий аспект.
Всё ХХ столетие многие исследователи, не только Пропп, искали и находили сходства в фольклорах различных народов. Выводы из этих фактов сходства сделаны разнообразные, и в основном правильные, например, о «единой направленности мифологического мышления человечества в целом». Но это не значит, что мы в ХХI веке должны иметь вместо нашей колоритной, родной, обрусевшей, зрячей Яги комплексный образ «старой слепой женщины». А ведь очень многие современные исследователи русской традиции, мифов и магии индоевропейцев используют в своих работах этот искусственный образ, у которого имя — восточнославянское (Яга и подобные), качества (слепота) — корякские, способ передвижения (ступа) — русский, цвет лица — скандинавский, и так далее, выбирай, кому что нравится из собранного по всему миру материала.
Каждое людское сообщество всегда различало своих и чужих — по манере поведения, по внешнему виду, по одежде, по оружию и по запаху в том числе. В те времена, когда славяне ещё не выделились из индоевропейского массива, не было и их фольклора, и Яги тоже. Примеры Проппа показывают лишь то, что был аналогичный персонаж, но без славянской специфики. Подлинным ценителям восточнославянского фольклора, и его своеобразия в частности, пора отвергнуть полиэтничный, искусственный образ Яги, созданный в том числе и с помощью прямой подтасовки фактов. Настала пора выделять в образе Яги нашу национальную этническую самобытность, разумеется, не забывая о том общем, что роднит её с аналогичными образами (созданными народами Океании, например), но не ставя это общее во главу нашего родного угла!
Между прочим, этот мой призыв начать разделять этнографический материал, с таким трудом сведённый вместе и стройно систематизированный учёными предыдущих столетий, — не есть «глас вопиющего в пустыне», но общенаучная тенденция современности. Например, в лингвистике: «Вообще, если предшествующие поколения исследователей, по замечанию Ф. Безлая, достаточно много сделали по изучению общего в славянских языках, то в настоящее время ставится вопрос о том, "сколько было праславянских наречий или, может быть, даже различных языков" {Bezlaj1974, 7}». (Непокупный А. П. Балто-севернославянские языковые связи. Киев, 1974, со ссылкой на изд. Безлай Ф. 1974).
Вернёмся к «фу-фу-фу!». Интересно, что в анналах истории самые ранние описания славян вроде бы вполне соответствуют брезгливой реакции Бабы-Яги, Кощея, Змея на нашего героя. «Образ жизни (их) грубый и неприхотливый..., они постоянно покрыты грязью...» (Прокопий, VI век. Цит. по: Свод древнейших письменных известий о славянах. М., 1995. Т. 1, с. 185); в «Пространной хронике» Исидора Севильского, в главе «О свойствах народов» также упоминается «нечистота славян» (Там же. Т. 2, с. 357). И это яркий пример того, как одинаковая реакция различного окружения на один и тот же объект вовсе не означает одну и ту же причину этой реакции!
Отношение Византии ко всем «варварам» было негативно-субъективное, а Яге претит не дурной запах, но Дух, почувствуйте разницу. Яга никогда не говорит «от тебя воняет», но всегда использует неопределённо-собирательное: «русский дух пахнет», «русская кость воняет». Выражения «русский дух» и «русская кость» означают то же, что и «русская закваска» или «русские корни». В них говорится не о физических особенностях человека, но о понятии крови, о этнической принадлежности, и эта принадлежность Ягу пугает, заставляет грубить и угрожать.
Вопреки совершенно недвусмысленным сказочным текстам, в которых неприятный для Яги дух всегда назван русским, Пропп вслед за Афанасьевым утверждает, «что запах Ивана есть запах человека, а не русского. Иван пахнет не просто как человек, а как живой человек. Мёртвые, бестелесные не пахнут, живые пахнут, мёртвые узнают живых по запаху. В сказаниях Северной Америки это видно очень ясно...», и далее приводит примеры из африканского, долганского и других фольклоров (Исторические корни... С. 159).
То, что В. Я. Пропп обнаружил некоторое сходство встречи нашего героя с Ягой и мифов маори, зулусов и других народов, очень интересно и полезно. Но необходимо помнить о специфической особенности фольклорного способа изложения информации — в виде устойчивых формул, клише. Этими сходными блоками рассказывались совершенно разные истории из разных жанров фольклора. Например, мифический летучий корабль, более-менее реальная былинная ладья и воображаемое средство передвижение жениха в величальных песнях — описываются абсолютно одинаково, однако для слушателя это были разные корабли, так как обстоятельства места и времени их бытования различались. Такие клише наблюдаются и между фольклорами разных этносов.
Если в хорошо разработанных мифах некоторых народов встречаются ситуативные или функциональные клише, сходные с восточнославянскими сказками, неоднородными по степени мифологичности, то это вовсе не означает тождества героев тех и других. Пропп сам отмечает, что культ мёртвых у приведённых в качестве примера народов достиг более полного развития, подразумевая, что в наших сказках отражены только остатки этого культа. Но это положение недоказуемо. С такой же долей вероятности можно считать, что в славянском фольклоре присутствуют не остатки, а зачатки, начатки, которые так и не достигли жуткой грандиозности культа мёртвых, как, например, в Египте или Вавилоне (не больно-то и нужно!). Культ предков — был, а тошнотворного культа смерти — не было.
Русские волшебные сказки вообще, и восточнославянские в частности, наполнены вполне прозрачной, бьющей через край жизненностью, их настрой напористо-позитивный, с иронией и юмором, не мрачный, не пассивный, не мистический. Как вам, например, такие «перлы» сказочной словесности: «прилетела Баба Яга, с полёту серьёзна»; «Сел дурак на клячу и поехал ступою бредучею», или: «...подошли к морю, в море клохчет гад». Вы представляете себе этого гада, клохчущего как курица? Передразнивая сладчайшее описание царевны, которая плачет — слёзы жемчуг, а смеётся — изо рта сыплются розы, народ даёт такое описание Яги, угощающей героя: «блеванула — щей плеснула, ногу подняла и пирог подала». Я специально не делаю ссылок на эти цитаты. Господа, читайте сказки, найдёте и не такое!
В наших волшебных сказках очень мало мертвецов, они есть в других жанрах, например, быличках. Русалки, мавки и навки, явные, бесспорные утопленницы, в древних волшебных сказках не встречаются. В грамотно составленных сборниках сюжеты с мертвецами выделены в особую группу с названиями типа «рассказы о мертвецах», волшебные сказки — это совсем другая история. У Яги есть некоторые признаки мифологического происхождения, например, нога, но разве в мифах говорится только о живых покойниках? Яга даже в мифе — не мертвец! Пора оставить в покое разделение: «хтоническое, подземное — мёртвое; божественное, высокое — живое, а земное — так себе».
В славянском языческом мировоззрении умершие могут находиться и на Небе (в Ирье), и на Земле (ходячие покойники), и под землёй (собственно умершие). Но подземное царство наших сказок не есть абсолютное царство мёртвых, там так же, как на Небе, и на Земле, растут деревья, поют птицы, живут люди и нелюди, которых герой убивает. Разве мёртвого можно убить в его вотчине, в стране мёртвых? Спустившись в яму, «идёт сын, Иван Иванович, уже на том свете. Вот идёт он большим садом, вдруг видит — стоит дом огромный...», или дворец, или хатка с девицами, ткущими войско (ВСВС. С. 95). «Иной мир» сказок — это мир иноэтничный, неславянский, в нём, в отличие от славянских полуземлянок, имеются грандиозные сооружения и другие чудеса, только и всего.

Рушник с изображением этого и «того» Света: под поверхностью земли (горизонтальная черта) перевёрнутые изображения деревьев и цветов. Личная коллекция автора. Тульская обл. начало ХХ века.
Разумеется, в некоторых других фольклорных жанрах, например, причете, чужой мир и чужой социум равнозначен пространству смерти, но не в волшебной сказке! В причете «иной мир» тоже за «тёмными лесами высокими горами», но в нём темно, холодно, там ржавеют перстни, вянут цветы, там маленькие, тесные дома без окон, там происходит встреча новоумершего с покойными родственниками, предками (Невская Л. Г. Балто-славянское причитание. М., 1993. С. 14—17 и далее).
А в сказке: «Опустили его на верёвке под землю. Он пошёл ... и видит стоит царство. Везде так красиво, везде вьюн и цветы», здесь герой встречает помощников и противников, но не родственников (ВСВС. С. 63). Даже тот факт, что иногда Яга заявляет герою, что он её племянник: «я ж твоя родная тётка!», — ничего не меняет, для героя она не «своя». Так бывает, когда начинается процесс выделения активных личностей, которые впоследствии образуют новые племена. В случае, когда Яга враждебна герою, мы имеем противопоставление типа «свой—чужой», и «новое—старое», когда Яга — помощница, а не антитезу «живой—мёртвый».
Вернёмся к «русскому духу». Когда герой входит в жилище неслабой в волшбе старушки, Яга как мощный маг чувствует, что на неё чем-то «пахнуло», то есть её накрыло некой волной энергетики героя, от которой перехватывает дух. Эту силу, между прочим, чувствовали многие из тех, кто сталкивался с набирающим мощь восточнославянским этносом:

Караван из верблюдов
От прохожих отпрянул людей,
Словно это толпа
Светлорусых саклабов, — писал в 691 году араб Ал-Ахтал. Его встреча со славянами, а славян — с верблюдами произошла в 690 году, когда 20 тысяч славян из войска императора Юстиниана Второго перешло на сторону арабов (Свод... Т. 2. С. 509).

Это реальное биологическое явление, эта этническая сила впоследствии будет названа Л. Н. Гумилёвым «пассионарность». В эпизоде встречи героя с Ягой говорится не о личном бесстрашии героя при встрече с представительницей «иного мира» и не об общении со слепым трупом, но о том, что появление героя, который являет собой коллективный, собирательный портрет русского этнического типа, даже у старой, видавшей виды отшельницы-волшебницы вызывает страх.
За знаменитым «фу-фу-фу» следует фраза, которая тоже очень важна. «Прежде русского духу слыхом не слыхано, видом не видано; нынче русский дух на ложку садится, сам в рот катится» (Аф. № 137), «Слыхом слыхать, превеликого богатыря Сухобродзенка Ивана в глаза видать, то было слышно, а теперь и в глаза видно» («Белый Полянин» // ВСВС. С. 70). Здесь совершенно недвусмысленно говорится о зрении. А так же, в обычной для стариков манере ворчать на всё новое и считать, что раньше было лучше, а сейчас стало плохо, — сообщается о том, что «русский дух» стал заметным явлением, вышел с периферии событий в их центр недавно: «Русского духу и дед мой и прадед не слыхали, а таперьча и сама русский дух хочу очьми видеть» (Аф. № 310).
До сих пор, прогоняя кого-либо, мы используем выражения: «чтоб духу твоего здесь не было!» и «чтоб тебя было не видно и не слышно!» — почти точные копии фраз Бабы-Яги, но без упора на этничность. Здесь имеется в виду не только запах, но и другие признаки присутствия нежелательного лица, например, шум или мелькание перед глазами. Вот и Ягу напрягает не только запах, который, конечно же, имеется у каждого человека, но само присутствие нашего героя, этническая принадлежность которого ею подчёркивается. «Фу-фу! — говорит. — Давно не случалось русского духу носом слышать, а теперь глазами вижу...» (Аф. Вариант к № 137).
Этот нахальный тип, выскочка, по мнению Яги, конечно же, невежа, и она грубит ему, не предлагает услуг ритуального гостеприимства. Но наш герой, воспитанный в лучших традициях, всем этим выходкам Яги даёт отпор. «Ты меня, старая, сначала накорми-напои, да спать положи, а потом расспрашивай!», или даже грубее: «Эх, старая хрычовка! Не накормила, не напоила, да вестей спрашиваешь». Яга повинуется, потому что, по законам, гость — посланник Богов, он может вести себя как угодно, хозяин же обязан ему услужить.

Разберёмся, откуда же он взялся, этот новый, энергичный тип? На сегодня большинством исследователей этой проблемы признаётся, что в раннем средневековье имели место две Руси: Балтийская и Азовско-Черноморская. О первой имеется масса хорошо взвешенных и аргументированных исследований. (Из последних см., например, Пивоваров С. Норманнский миф о происхождении варягов-руси // Вестник Традиционной Культуры. Вып. 2. М., 2005. С. 102.) Мы же поговорим о второй.
Термин «русский дух» в литературу ввёл А.С.Пушкин, но мало кто обращает внимание на то, что этот «дух» Пушкин помещает в конкретное место Лукоморье. Туда, где «дуб зелёный», «кот учёный», «брег песчаный и пустой» на который выходят витязи. Так вот в Древней Руси Лукоморьем называлось место, расположенное на северо-западе Азовского моря. То есть «по Пушкину» русским духом пахло в Азовско- Черноморской Руси.
Начнём с письменного свидетельства — Жития св. Стефана Сурожского, в котором рассказывается, что не позже 800 года князь Бравлин с русской ратью из Новгорода повоевал Крымскую землю, принадлежащую в то время Византии, от Херсона до Керчи. В Суроже при разорении церкви с ним случился припадок, после чего он распорядился вернуть всё награбленное и ушёл из города. «Загадочное имя князя, которое пробовали производить даже от шведского местного названия Вrаvаllа, утратит свою загадочность, если мы ... обратим внимание на близость имени Бравлин и др.-инд. pravlina — «раздавленный, поверженный, свалившийся...» (IA. С. 88—90). То есть Бравлин — не имя, но прозвище, данное таврами. Был ли тавром сам Бравлин, из этого текста узнать не удаётся, а вот его рать названа русской из Новгорода. В Крыму был древний «новый город» — Неаполь Скифский близ нынешнего Симферополя, но даже и это не доказывает, что русская рать была местной, известно, что князья часто нанимали дружину.
Для пользы дела рассмотрим этимологию слова русский, обратившись к работам О. Н. Трубачёва. «Очень старой, ещё доломоносовской и донаучнолингвистической является в сущности теория происхождения названия Русь от причерноморского субстратного цветообозначения. По крайней мере, к ХI в. можно возвести одно свидетельство живого ещё понимания русь как "светлая", отражённое в таком довольно позднем своде, как Книга степенного царского родословия: "Русы, иже и Кумани живущии во Ексинопонте..." (Дословно: "русы, которые также куманы, живущие в Причерноморье"). Это оригинальное отождествление Руси и куманов-половцев, пришедших на Русь впервые, как известно, в 1061 г., отражает знание этимологического значения названия куман, тюрк. quman, судя косвенно и по переводу его так же древнерусским половцы от половый "беловатый, беловато-жёлтый". Дело, однако, ещё и в том, как и в связи с чем так стали называться сами эти тюркские племена. Небезынтересно узнать, что куманами называлась только западная, причерноморская ветвь кипчаков и только с ХI века, т.е. с появления их на Руси. И Русь, и quman суть отражения региональной традиции называния Северного Причерноморья "Белой, Светлой стороной". Это традиция ещё дославянская и дотюркская» (IA. С. 166, 167).
Народ роксоланы (I—II вв. н.э.), рос, росомоны (VI в.), реликтовые названия западного берега Крыма Россо Тар («белый берег») на старых итальянских картах, деревня Рукуста в юго-западном Крыму, деревня Акмечеть, что значит «Белый храм», возникшая на развалинах Крымского Новгорода (татары часто калькировали местные, старые названия), — во всех этих названиях первый компонент значит «светлый, белый», но не на иранском, а на индоарийском. Современное осетинское (иран.) рухс — «светлый» в древности звучало как раухшна, Русь отсюда объяснить нельзя. А праиндийское рукш с тем же значением имело народный, диалектный вариант русс (IА. С. 123). «Др.-русск. Белобережье, район в низовьях Днепра, и, как мы думаем, явно покрывающее его гибридное Roga-stadzans у Иордана (второй компонент — гот. stadja "берег") помогают этому прочтению» (IА. С. 57, 58).

Национальный природный парк «Белобережье Святослава» в низовьях Днепра. Украина
Мнение о происхождения названия Русь с территории Северного Причерноморья не ново, однако до открытий О. Н. Трубачёва племена, давшие миру имя Русь, считались германскими или иранскими. Например, Г. В. Вернадский (США) предполагал их аланское происхождение. Открытие же Трубачёва «состоит в том, что на территории южной части Восточноевропейской равнины обнаружено присутствие одной из ранних форм индоарийского языка и, следовательно, соответствующего этноса. Границы ареала, в котором отмечены следы этого языка, — от Северного Кавказа на востоке до Закарпатья, Дакии и Трансильвании — на западе» (Топоров В. Н.).
У многих индоевропейских народов запад называется «белой стороной», например, западная часть Руси называлась Белой (Могилёв, Витебск, Минск). Причерноморское Белобережье получило своё название от пришедших с востока, возможно, с южного Урала. К тому же, эти места были действительно белыми от огромного количества белых птиц, местных и прилетающих сюда зимовать — чаек, лебедей, аистов, цапель, чибисов. Мы приходим к тому, что Причерноморские топографические названия с корнем рус и, соответственно, название их индоарийского населения — древнее соответствующих названий Балтийского региона. Возможно, здесь мы имеем историю миграции, как в случае с сербами, хорватами, осилками. Индо-таврские племена рус, рос частями уходили на запад и север, где смешивались с праславянскими племенами, образовывая новый этнос Русь, в фольклоре которого остались многочисленные приметы и следы посещений «исторической родины».
Пафос этой главы состоит в том, что образ живой, зрячей, ходящей в ступе Яги неразрывно связан с формированием и расцветом этноса восточных славян. Конечно, время не стоит на месте, оно привносит свои изменения и в фольклор. Если усилиями некоторых современных исследователей, опирающихся на работы Проппа, Яга превратится в летучего мертвеца — так нам и надо. Момент выхода на этническую арену нового народа всегда непрост, ему трудно, так же, как трудно новорожденному осваивать мир, и эта трудность не только физическая.
Однажды ты приходишь в мир,
А мир не знает ничего об этом,
Не чувствует себя задетым
И не зовёт тебя на пир...
Восточнославянские же героические сказки Причерноморского цикла расписывают нам, как хорошо знает мир представителя «новорожденного» русского этноса, как он пирует на празднике жизни к концу сказки, как он удачно женился. Однако хорошо известно, что новички, в том числе и этносы, почти всегда некоторое время пребывают в изоляции, в том числе и брачной. Замечено, что фольклор часто выдаёт желаемое за действительное. Например, в былинах Киевского цикла подступивших к городу врагов в первом же бою побеждает один или несколько русских богатырей. Но мы-то знаем, что терпеть татарское иго пришлось более 200 лет. Былины же, приуроченные к этому периоду, упорно твердили о том, что на завоевателей есть управа, и в конце концов она нашлась.
Так же и в героических сказках, описывающих становление нового русского этноса, присутствует оптимистическое раздувание самых первых, единичных фактов успешного самоутверждения героев через брачные союзы. Сказки этого типа смачно описывают нам, как добрый молодец позабавился со спящей Усоньшей–богатыршей — «квашню открыл, воды попил и ушёл, не покрывши» а потом женился на ней; своровал пернатую рубашку у девы-лебеди, оставив её голой, а потом женился на ней; добыл невесту для царя, но оставил её себе, и тому подобные вещи. Всё это очень напоминает магические заклинания типа «да будет так!». И это дало свои результаты, желаемое стало действительным, этнос окреп, возмужал и был признан окружением.
Интересно, что такой стереотип мужского поведения присутствует до сих пор в областях деятельности, требующих наличия удачи, таланта, озарения, например в политике, искусстве. Магический приём репродуктивных метафор жив и процветает: «Можно упомянуть ещё о профессиональном сленге программистов и хакеров. Вышеупомянутые метафоры они используют для описания своих отношений с любимой машиной (компьютером). Из разговоров и фольклора программистов: «Я вчера весь день с мамой трахался» (т.е. никак не мог наладить работу материнской платы); «Кто опять мою Клаву раком поставил?!» (т.е. поднял клавиатуру компьютера). К. Э. Шумов, собиратель компьютерного фольклора, был свидетелем того, как программист запускал сложную программу. При этом он ходил вокруг монитора, гладил его, уговаривал, а когда программа, наконец, запустилась, он поцеловал монитор» (Мужской сборник. Вып. 1. Мужчина в традиционной культуре. М., 2001. С. 93, 94).
Магический приём репродуктивных метафор, как мы видим, приводит к различным положительным результатам — от самоутверждения нового этноса до чётко работающего компьютера, но в сказках присутствуют и не менее интересные простые метафоры, смысл которых со временем забывается. Об одной такой метафоре пойдёт речь ниже, в главе 10 «Сотканное войско».
волхва Пятница